По нормам военного времени Путь солдата на войне и вблизи ее обычно катился по замкнутому кругу: запасной полк, передовая, госпиталь, опять запасной полк и передовая - и так до конца всемирного побоища. Для этих этапов приказом народного комиссара обороны № 312 от 22

Эраст Николаевич Гиацинтов. Август 1914. Царское Село.

К 101 годовщине начала Первой Мировой Войны публикуем воспоминания очевидца событий. Получение Эрастом Николаевичем Гиацинтовым офицерского звания совпало с началом Первой Мировой Войны, и он молодым офицером сразу отправился на фронт.

Позже, в эмиграции, уже сделавшимся достаточно востребованным учёным-химиком, он оставил аудиоленту, где надиктовал свою жизнь, завещание потомкам. Эраст Николаевич гордился, что воевал в Русской армии против большевиков под руководством Врангеля, а до этого служил в императорской армии России, прошёл всю Первую Мировую Войну начиная с самого её начала и до большевистского переворота. Воспоминания Эраста Николаевича хорошо и достаточно объективно описывает то время, передавая всю атмофсферу происходящих в России потрясений с точки зрения патриота и офицера, чем и ценно это повествование.

Нас изображают, как каких-то извергов или как святых. Всё это чушь. Мы никогда не были ни теми, ни другими.

Эраст Николаевич Гиацинтов.

В мае месяце 1914 года мы, как обычно, выступили в лагерь, не предполагая, в какой роковой год мы это совершили. Кажется, в конце июня получено было известие, что в Сербии убит эрцгерцог Фердинанд, наследник австрийского престола, сербом Гаврилой Принципом. Ну, все заволновались, стали гадать, что будет. И так как все ожидали войны с Германией и Австрией, то были уверены, что это дело так просто не пройдет, и, конечно, негодовали против дипломатов, которые могут устранить все это мирным путем. Но мы не предполагали, к какой катастрофе эта война приведет Россию!

Нас не отпустили в июле месяце, как обычно, а 12 июля в барак (я тогда находился в бараке старшего класса, где вывешивались каждый день сведения, сколько дней осталось до производства в офицеры, то есть до 6 августа) вбежал офицер и закричал: "Ставьте ноль! Ставьте ноль! Сейчас едем к церкви Преображения, где будете произведены в офицеры". Ну, переполох был, конечно, невероятный. Старший класс отправился в Преображенскую церковь, а мы, средний класс, так как младший класс уже был отправлен в отпуск, стали думать, что будет теперь с нами. Вернулись юнкера старшего класса уже подпоручиками, а мы были оставлены на третий лагерный сбор и отпуска не получили в этом году. Третий лагерный сбор мы проходили, подготавливаясь к офицерскому званию, которое должны были получить.

Перед самой войной, в начале июля, Россию посетил французский президент Пуанкаре. На 10 июля был назначен смотр всем войскам, училищам, которые были в Красном Селе и отбывали лагерный сбор. Конечно, этого парада забыть я не могу. Было собрано очень много войск - пехота, кавалерия, артиллерия. Были все в формах походных, то есть все одинаково одеты в рубашки цвета хаки. На фоне этого однообразия очень выделялись два пятна: Гвардейский экипаж, который был одет в белые рубашки с отложными синими воротниками, и 4-й батальон Стрелков Императорской фамилии, которые были в своих традиционных малиновых рубашках. Начался объезд всех войск. Государь ехал верхом, а Государыня с Пуанкаре и наследником цесаревичем ехали в коляске. Конечно, как всегда, перед Государем склонялись знамена и штандарты - это удивительно красивое зрелище. Мы были все в конном строю, Государь проезжал мимо нас. Мы держали шашки "на караул" (это те, которые не попали в конный расчет, а были в пешем строю). Потом обычным порядком мы проходили мимо Царского валика, на котором кроме царской фамилии был Пуанкаре, одетый в черный фрак, но с Андреевской голубой лентой, которую ему пожаловал Государь Император. Шествие было очень длинное.

* Т. е. производства в поручики через 3 года..- В. Б.

После отъезда Пуанкаре, 19 июля, была объявлена война. Нашему, старшему уже, классу было объявлено, что мы остаемся на третий дополнительный лагерный сбор для того, чтобы научиться ведению стрельбы и прочим тактическим наукам. Было у нас восторженное настроение. Мы все рвались на фронт как можно скорей для того, чтобы положить свою жизнь за нашего Царя и за наше Отечество. Многим, к сожалению, это удалось. Около 50 процентов моих сверстников по училищу были убиты или тяжело ранены и умерли от ран.

Я попал в 3-ю гренадерскую артиллерийскую бригаду и был назначен во 2-ю батарею. Помню, как сейчас, день 24 августа 1914 года, когда мы из Петербурга, куда нас перевезли за сутки перед этим, поехали в Царское Село для призводства в офицеры. Временно исполняющий должность начальника училища полковник Бутыркин приказал нам надеть отпускную форму, мы все были в шпорах и этим "нарезали михайлонов" (Михайловское училище. - В. Б.), которые были в строевой форме, то есть большая часть из них была без шпор, так как шпоры были присвоены только в отпускное время. А в строевое время шпоры носили только портупей-юнкера и фейерверкера. Так как великий князь Алексей Николаевич был зачислен в списки нашего училища и носил даже форму старшего портупей-юнкера, наши фельдфебеля 1-й и 2-й батарей вместе с начальником училища, вернее - исполнявшим его должность полковником Бутыркиным поехали в Александровский дворец, где поднесли букеты Императрице и великим княжнам, и потом в карете важно вернулись и перед строем вышли из карет, заняли соответствующие места. Зависти "михайлонов", то есть Михайловского училища, не было границ. Во-первых, мы все были в шпорах. А во-вторых, наши фельдфебеля представились великим княжнам и Государыне Императрице! Вышел через некоторое время на крыльцо Екатерининского дворца Государь Император. Он произнес короткое слово, поздравил нас с производством в первый офицерский чин и заключил это словами: "Служите мне и служите России". И на его чудных глазах появились слезы: он знал, что большинству из нас предстоит смерть на ратном поле.

Мы надели приказ (под погон. - В. Б.), который раздавался каждому юнкеру, о производстве в офицеры и после завтрака в Екатерининском дворце пошли на Царскосельский вокзал и поехали в Петербург в юнкерской форме, с приказом под погоном. И все железнодорожные служащие и встречные офицеры приветствовали нас, жали руки и поздравляли с производством в офицеры. Так мы и прибыли в наше училище, надели офицерскую форму и разъехались по домам до вечера.

В офицерской форме я пошел к своей умирающей сестре Вере, чтоб показаться ей в новом виде. Но, к сожалению, она в ту же ночь скончалась. Это, конечно, очень омрачило мою радость и радость моих родителей в том, что я кончил училище и вышел в хорошую часть.

Мы как-то вообще за этот день сделались более взрослыми. Мы поняли, какой на нас лежит теперь долг и что мы будем командовать солдатами, которые будут беспрекословно выполнять наши распоряжения. Это, конечно большая тяжесть, которая легла на плечи 19-летнего юноши.

Великая война. Юго-Западный фронт

Моя часть находилась на Юго-Западном фронте, так что мне пришлось ехать через Киев. В Царском Селе провожал меня до вокзала отец. Мать же чувствовала, что она не может после смерти дочери посылать на фронт своего четвертого сына, самого младшего.

Весело мы доехали до Москвы, где, конечно, я не преминул (посетить. - В. Б.) дом дяди Володи, чтобы повидать еще раз Софочку перед возможной разлукой навсегда. Они меня провожали, и дядя Володя, и тетя Лиза, и Софочка, на вокзал, где мы сели в специальный вагон, который был предоставлен вновь произведенным офицерам.

В Киеве мы оставались очень коротко - несколько часов. После чего поехали по своим местам. Доехали до последней станции, где нужно было пересесть на крестьянскую телегу и искать свою батарею.

Прибыл я не помню уже какого числа августа (или может быть, самое начало сентября 14-го года) и явился в штаб бригады. Командовал нашей бригадой генерал-майор Илькевич. Он меня назначил во 2-ю батарею, которую спустя сутки я нашел на позиции. И мне казалось первое время, что кроме нашей гренадерской дивизии вообще никто не воюет. Не было никаких сведений о соседях ни справа, ни слева. Иногда возникали перестрелки, но серьезный бой, первый, в котором я участвовал, произошел 24 сентября 1914 года.

Так мы бродили по Галиции, испытывая всякие неудобства, так как оторвались от своих обозов. Никакой пищи у нас не было, кроме того, что мы покупали у местного населения. Главным образом это были гуси, которых мы должны были есть без соли, так как у населения соли не было, и без хлеба. Довольно отвратительная пища, но пришлось довольствоваться этим. Крестьяне галицийские к нам относились очень хорошо, так как считали нас своими братьями по вере.

И так длилось до октября. В октябре, наконец, перебросили нас на север, на реку Вислу под Новой Александрией. И там я получил первое самостоятельное боевое крещение. Мне было приказано выдвинуть орудия на самый берег Вислы для того, чтобы сбить понтонный мост, который, как мы ожидали, передвинут австрийцы через Вислу, чтобы атаковать наши позиции.

Я прибыл на берег Вислы, обследовал всю местность, поставил орудия и стал тщательно ждать появления австрийцев. Но они не показывались. 13 октября мы сами перешли через Вислу по понтонному мосту. Лошадей вели в поводу, кругом рвались снаряды, шрапнели и гранаты красно-белые - это отличительный признак австрийских снарядов. Перешли на тот берег и застали довольно печальную картину: 70-я второразрядная дивизия отступала в довольно большом беспорядке, а с ними вместе уральские казаки. Мы заняли позицию на ночь, это было, очевидно, 12 октября, потому что самый главный бой был 13 октября, и открыли огонь по австрийским позициям. На следующий день рано утром, после соответствующего артиллерийского огня наш доблестный Фанагорийский гренадерский генерал-фельдмаршала Суворова (его любимый!) полк пошел в атаку и сбил венгров, которые защищали предместье реки Вислы. Фанагорийцы очень много потеряли солдат и офицеров. Я, как сейчас, помню полковника Джешковского, у которого снарядом был сбит эфес его шашки и весь плащ пронизан шрапнельными снарядами (осколками. - В. Б.). Место боя, в которое мы вошли после того как венгры отступили, было покрыто трупами русских, фанагорийцев, и венгров, которые были очень доблестными солдатами. Все они погибли в штыковом бою, но наши фанагорийцы одержали победу, и мы двинулись вперед, на запад, по направлению к городу Кракову.

С беспрерывными боями, иногда мелкими, иногда более крупными, мы к ноябрю дошли до Кракова. Оставалось до самого города 12 верст. По нам били из очень крупных орудий - крепостная австрийская артиллерия до 12-дюймовых снарядов включительно. Когда летит такой снаряд, кажется, что летит прямо вам в голову поезд - такой шум и свист, и разрыв, конечно, совершенно потрясающий. Воронки колоссальные.

Получил я тогда еще более важное назначение. Одна рота 12-го гренадерского Императора Александра III Астраханского полка подверглась фланкирующему огню трех пулеметов, которые были очень хорошо замаскированы и их очень трудно было отличить. Дело это происходило в лесу, и меня отправили передовым наблюдателем - до самого окончания войны. Только иногда приходилось находиться на самой батарее. Передовой наблюдатель обыкновенно должен был сидеть в пехотных цепях, и это считалось опасным делом. Придя туда, в роту, я никак не мог сразу открыть, где находится это пулеметное гнездо. Пришлось выдвинуться перед цепями, и тогда только я с точностью установил, где это пулеметное гнездо находится. Таким образом, я лежал между двумя цепями: сзади были наши, а впереди - австрийские.

На этом наблюдательном пункте я провел три дня, возвращаясь на батарею только с наступлением темноты. В конце концов удалось нащупать это гнездо и огнем нашей батареи его уничтожить. За это меня начальник артиллерии полковник По-зоев представил к ордену Святого Георгия 4-й степени, но командир бригады это представление отклонил, решив, что я "слишком молод". И получил я только Станислава 3-й степени с мечами и бантом.

После 10-дневных ожесточенных боев на подступах к городу Кракову (и крепость того же названия была) в одно прекрасное утро - не то 10-го, не то 12 ноября, мы проснулись и вдруг увидели, что перед нами никого нет: австрийцы отступили в крепость. Мы уже готовились подойти ближе и занять как крепость, так и город Краков. И вдруг совершенно неожиданно для нас получили приказ из штаба армии о том, что мы должны отступать. Это нам показалось совершенно немыслимым, потому что мы достигли таких колоссальных успехов (пройти от Вислы до Кракова - это не одна сотня верст, и все время с победами!), и вдруг, когда мы уже накануне взятия города, получаем приказ вместо наступления - отступление! Оказывается, как мы вскоре узнали, истощился запас снарядов...

Если мне не изменяет память, то только к концу декабря или, может быть, даже в начале января 1915 года мы остановились на позиции на реке Ниде, севернее Барановичей. Бара-новичи - местечко, в котором располагалась Ставка великого князя Николая Николаевича, так называемого Верховного Главнокомандующего русскими армиями - что было неправильно, так как Верховным мог быть только Государь и никакой великий князь не мог претендовать на это звание.

К великому князю Николаю Николаевичу я всегда чувствовал большую антипатию. Очень высокого роста, носящий всегда форму лейб-гвардии Гусарского Его Величества (полка. - В. Б.), с большим плюмажем на меховой шапке, он был необыкновенно груб, резок и очень строг. Это был совершеннейший антипод великого князя Константина Константиновича, которого мы, юнкера, кадеты и офицеры, обожали в полном смысле этого слова. У великого князя Николая Николаевича все черты характера были совершенно противоположные. Во-первых, нужно сказать, что он был большой интриган. Он не очень почтительно относился к Государю и хотел играть роль и как будто даже претендовал на то, что он может заменить Государя и быть Николаем III. Не знаю, насколько это верно, но твердо убежден и знаю по источникам, которые я теперь прочел, что он участвовал в заговоре дворцового переворота вместе с нашими левыми деятелями, среди которых главную роль играли Гучков, Милюков, Керенский, князь Львов и, к сожалению, наш генералитет, включая даже генерал-адъютанта Алексеева, хитрого, косоглазого генерала, очень умного, хорошего стратега, но абсолютно не верноподданного. Великий князь Николай Николаевич и его брат Петр Николаевич были женаты на черногорских принцессах - Милице и Анастасии Николаевнах.

Наследник престола цесаревич Алексей Николаевич был болен гемофилией. Это болезнь, когда кровь утрачивает свойства свертывания, так что малейший порез может оказаться роковым. Эта болезнь передается наследственным путем по женской линии. Началась от английской королевы Виктории. Государыня Александра Федоровна и испанская королева передали эту болезнь своим старшим сыновьям. Каждый раз, когда наследнику становилось плохо и он делал себе какой-либо ушиб, получалось внутреннее кровоизлияние, и это доставляло ему неимоверные страдания. Никакие специалисты - ни русские, ни заграничные не могли его излечить и не могли прекратить его боли. Но стоило появиться Распутину во дворце или даже просто ответить на телеграмму телеграммой, как наследнику становилось: лучше. Поэтому я не понимаю, как можно обвинять Императрицу и Царя в привязанности к Распутину. Но все слухи о том, что Распутин имел какое-то влияние на государственные дела - это все, по-моему, вздор, распространявшийся левыми.

Все ограничивалось тем, что жадные до титулов, чинов и орденов сановники и всякие проходимцы обращались к Распутину за помощью или за протекцией, и Распутин писал безграмотные записки Императору или Императрице. Все это было сильно преувеличено, но, конечно, раздувалось высшим светом. И в конце концов было решено покончить с Распутиным. Это ужасное преступление было совершено при участии великого князя Дмитрия Павловича (который, правда, физическим убийцей не был) депутатом правого крыла Пуришкевичем и молодым князем Феликсом Юсуповым, который, неизвестно почему, на фронт так и не попал и пороху не нюхал. Так называемая "распутинщина" раздувалась и высшим светом, и Государственной Думой, в особенности ее левыми депутатами, и этот яд сплетен и всяких злостных выдумок захватил весь Петербург, начиная даже с благожелательных монархических кругов, и оттуда распространился по всей России. Главными противниками Распутина были великие княгини Анастасия и Милица Николаевны, которые, конечно, сильно влияли и на мужей - Николая Николаевича и Петра Николаевича. Так что Николай Николаевич, будучи Верховным Главнокомандующим, даже позволил себе такую фразу, когда Распутин захотел явиться в Ставку: "Если приедет, то я его повешу".

Ну, это отвлечение мое ввиду того, что я много сейчас читаю по этому поводу всяких воспоминаний, а сейчас опять вернусь к описанию своей фронтовой жизни.

Итак, мы начали отступление от Кракова, ожидая его взятия и победоносного движения дальше, вперед, в глубь Австрии и Германии. А вместо этого пришлось вкусить чашу горького отступления. Само по себе отступление деморализующе действует на психику войск. Вы бесконечно идете днем и часто ночью без ночлега - поздней осенью и ранней весной, ночуя то на снегу, то под дождем. Бескормица, лошади истощены до последней степени, люди также. Но на людей вообще обращалось внимания гораздо меньше, чем на лошадей. Главное - чтобы лошади были сыты и чтобы они могли тянуть орудия и двигать нас вперед.

Таким образом прошли конец осени и начало зимы. Наконец, в 1915 году, все время отступая и часто вступая (в столкновения. - В. Б.) с противником, наседавшим на нас, в арьергардных боях, мы очутились не то в январе, не то в феврале, не помню, на реке Ниде, севернее Барановичей. Остановились мы на зимних позициях, окопались, сделали землянки для солдат и для офицеров. Около коновязи построили даже баню, в которой можно было хорошенько помыться и привести себя в полный порядок.

Начались будничные дни фронтовые. А фронтовые дни на зимних стоянках, или вообще на каких-либо стоянках, это тяжелая работа. Каждый офицер по очереди должен был идти на батарею, на наблюдательный пункт, который оставался и днем и ночью под руководством дежурного офицера. Менялись эти дежурства, выходили мы из офицерской землянки, шли частью по верху окопов, частью по ходам сообщений, когда усиливался обстрел неприятеля, и там, на наблюдательном пункте, проводили 12 часов, пока приходила смена. В этом отдыхе в офицерской землянке, конечно, ничего не было того, что рассказывают. Спиртные напитки доставлялись нам чрезвычайно редко, и никакого пьянства не было. Зато процветала игра в карты. Играли в преферанс, винт, коммерческие игры, но иногда являлась молодежь с соседних батарей - тогда играли в "железку", или, иначе, - в "девятку". Проигрывали деньги, но на деньги играют только на наличные, а наш казначей никаких авансов в счет жалованья нам не выдавал. Кормили хорошо как солдат, так и офицеров. Солдатскую пробу приносили в офицерскую землянку, где, начиная с командира батареи и кончая самым младшим офицером, все должны были пробовать, чем кормят наших солдат. Еда была вполне хорошая. Единственно, в чем мы нуждались, - это в снарядах, - часто нечем было стрелять по очень хорошо видимой и достижимой позиции противника. Так проходила наша однообразная жизнь: днем, когда было спокойно, мы проезжали наших лошадей, чтобы они не застаивались. Я получал от родителей очень много книг, так что чтения у меня и моих друзей-батарейщиков было вполне достаточно. Бывали перестрелки, в которых мы принуждены были молчать из-за недостатка снарядов. Я помню, как один раз, 1 марта 1915 года, как раз когда я был дежурным офицером по батарее, по нам был открыт сильный артиллерийский огонь из трех батарей, причем одна из них была тяжелая - 6-дюймовая. Стреляли они замечательно, попадания были блестящие - все рвалось вокруг батареи. Но мы должны были молчать, так как было запрещено стрелять и разрешалось только в случае крайней необходимости, то есть атаки неприятельской пехоты. Застала меня эта стрельба в офицерской землянке, которая была выкопана на самостоятельной батарее специально для ночлега дежурного офицера. Услышав первые разрывы, я, конечно, выскочил из этой землянки и направился к телефону, вернее - к телефонной землянке, чтобы доложить командиру батареи о том, что наша батарея подвергается усиленному обстрелу. Не успел я дойти до телефонного окопа, как меня позвал стоявший снаружи и прикрывавшийся только щитом орудия наводчик 1-го орудия, которого я и сейчас, конечно, не забуду. Его фамилия была Мальчик. Он что-то меня спросил, и... в это время 6-дюймовый снаряд попал в самую телефонную землянку. И, конечно, все, кто там были, были убиты. Не задержи меня этот Мальчик каким-то пустым совершенно вопросом, я бы погиб в тот день со всеми остальными.

К весне боевая обстановка становилась все более и более оживленной. Чаще трещали пулеметы и орудийная стрельба, в особенности со стороны немцев, так как у нас все еще был сильный недостаток снарядов. Это не позволяло нам отвечать соответствующим образом на огонь немецких батарей. Так пришла весна 1915 года, которая нам, кроме огорчения, ничего не принесла. Немцы стали снова наседать, снарядов у нас по-прежнему было очень мало, отпускали их, как в аптеке, - по столовой ложке, причем со строгим наказом стрелять только в крайних случаях. Это очень действовало на нашу психику, и под давлением немецких войск нам пришлось продолжать отступление. Главнокомандующим продолжал оставаться великий князь Николай Николаевич, который, как я считаю, был более французом, чем русским, - потому что он мог пожертвовать русскими войсками совершенно свободно только с той целью, чтобы помочь французам и англичанам.

Во время этих отступательных боев осталось у меня особенно в памяти 13 июля, которое в приказе по всем войскам Русской армии называлось "бой сибирских гренадер". Командовал этим полком полковник Токарев, который в том же бою и был убит. Я был на батарее, так как командиром батареи был выбран очень удачный наблюдательный пункт, который не требовал вспомоществования передового наблюдателя. Неприятельская артиллерия нащупала нашу батарею, и мы попали под огонь четырех батарей, причем одна из них была 6-дюймовая, одна - 42-линейная и две 3-дюймовые. На батарее был ужас: снаряды рвались, но в этот день нам было приказано открыть огонь, так как очень теснили Сибирский гренадерский полк, который был в арьергарде и прикрывал отступление главных сил. Мы потеряли очень много людей. Я в этом бою был ранен в руку, в грудь и разрывом тяжелого снаряда очень сильно контужен. Но, отлежавшись немного в окопе, я не эвакуировался, а остался в строю.

Так, ведя все время арьергардные бои, наша дивизия продолжала отступать вместе со всей Русской армией. Конца-края, казалось, этому не было. Не помню - не то в августе, не то в сентябре получили приказ о том, что Государь Император принял на себя верховное командование всей русской армией, а великого князя Николая Николаевича отослали на Кавказ наместником Государя на Турецкий фронт (Кавказский). Нужно подчеркнуть, что Государь принял на себя эту тяжелую ответственную обязанность Главнокомандующего всей Русской армией не в момент побед, когда, бы он мог украсить свою голову лавровым венком, а как раз в самое тяжелое время, когда не было ни снарядов, ни пополнений хорошо обученных. Кадровая армия к концу, или вернее, к осени 1915 года превратилась совершенно во что-то другое. Пехотные полки потеряли почти всех кадровых офицеров, унтер-офицеров, а также и солдат и пополнялись запасными частями, которые, конечно, были далеко не так хороши, как кадровые войска. Артиллерия и кавалерия сравнительно хорошо сохранились. Были кадровые офицеры и унтер-офицерский состав, которые возвращались из тыла по излечении ран, таким образом, наша артиллерия и кавалерия представляли собою дисциплинированную воинскую часть. В пехоте нередки были случаи, когда не только ротами, но и батальонами приходилось командовать прапорщикам, которые не имели достаточной военной подготовки и выпускались в офицеры после 4-месячного курса. Это, конечно, не способствовало боевому духу. И вот в такое время Государь взвалил на свои плечи эту непосильную задачу.

И... произошло в полном смысле этого слова чудо! Мы вдруг остановились и встали уже на зимние позиции. Стали поступать снаряды, винтовочные, пулеметные патроны в достаточном количестве, и наш фронт ожил. Как я говорил, фронт после этого остановился. К нам стало поступать в большом количестве военное снаряжение и пополнение людьми. Возвращались офицеры после излечения от ран. И фронт, вернее, армия приобрела свою боеспособность.

Совершенно непонятно, почему петербургские круги, Дума и все прочие либеральные элементы так восстали против принятия на себя Государем главного командования армией. Для нас, фронтовиков, это было совершенно непонятно. Мы это приняли как должное: Государь должен командовать нами, а не какой-нибудь великий князь, хотя бы он и принял на себя пост Верховного Главнокомандующего. Армия окрепла, остановилась на своем месте, окопалась, и начался 1916 год. Снарядов у нас было хоть отбавляй. Мы были готовы совершить окончательное наступление и сокрушить Германскую империю.

В этом году мне пришлось принять участие в действии, которое предпринял наш бессмертный герой, Фанагорийского полка поручик Бахмач. На другом берегу реки стояла изолированная ферма, в которой засели немецкие разведчики или, может быть, даже взвод или два, и сильно беспокоили наши цепи. Мы решили вывести орудия ночью и на рассвете обстрелять прямой наводкой этот изолированный дом, как он назывался по польски - фольварк, и после обстрела, когда уже не можно быть оказано никакого сопротивления, поручик Бахмач должен был ворваться в этот дом и, захватив уцелевших немцев, привести их к нам.

Эту миссию возложили на меня. Ночью мы выехали на позицию, которая была в лесу, и как только начался рассвет, я открыл огонь по этому дому прямой наводкой. Произведя приблизительно 20 выстрелов гранатой и шрапнелью, поручик Бахмач переправился через реку, ворвался в дом, взял уцелевших немцев и вернулся обратно. Конечно, в скором времени по нашему орудию открылся бешеный огонь всех близлежащих немецких батарей. Я отвел всех своих солдат, так как сопротивляться батарейному (огню. - В. Б.) одному орудию было невозможно. Отвел их на несколько саженей от снарядов, и мы под градом разрывающихся гранат и шрапнелей выступили вперед. Миссия была выполнена на сто процентов!

Ночью мы благополучно привезли орудия обратно на батарею. Вот это яркий такой бой на зимних позициях, когда жизнь течет необычайно однообразно. Пили массу чая, так как других напитков никаких не было. И целый день денщики держали кипяток наготове и каждую почти минуту кто-нибудь требовал, чтобы ему подали чаю. Так прошла зима (1915- 1916 г. - В. Б.) годов.

В 1916 году весной мы выдержали бой на Стоходе, это очень болотистое место. А остальное время летом все время шли бои, причем мы уже не отступали, а очень часто наступали. Должен сказать, что в конце 1915 года у меня оказался аппендицит. Страшно болел живот, и никакие средства нашего дивизионного врача не помогали. Отправили меня в полевойгоспиталь, где установили, что воспаление слепой кишки в полном разгаре.

Эвакуировали меня в Петербург, но через Москву. От острого припадка я уже оправился, и тут, на квартире у московских Гиацинтовых, я встретился с каким-то военным врачом по фамилии Салтанов. Он меня осмотрел и подтвердил диагноз о том, что аппендицит, и надо его вырезать. Ну, а я все-таки несколько дней пробыл в Москве. И вот как-то еду на извозчике с Софочкой, и она мне сказала, что собирается выходить замуж. Ну, я никакого вида не показал, а потом узнал, что мне на войну не хотели сообщить эту новость, потому что боялись, что подставлю нарочно свою голову от огорчения. Но ничего не случилось: я был к этому готов и знал, что никогда она моей женой быть не может.

После этого я приехал в Петербург, где под Новый год мне сделали операцию. Отец меня устроил в прекрасный частный лазарет голландского посла. Его дочери были сестрами милосердия, и мы там проводили очень удобно и хорошо время. А лазарет был чисто офицерский. На новый год все офицеры получили от посла серебряные портсигары в подарок, и те, кто уже не соблюдал диету, пили шампанское и чувствовали себя совершенно как дома.

Выписался я из лазарета и пробыл некоторое время дома, так как на фронте все было тихо и полагался месячный отпуск после операции. Потом я вернулся на фронт, причем приехал, как к себе домой. Встретил меня кучер, расспрашивал я его об офицерах, о лошадях, какие батарейные новости - попал снова в привычную обстановку.

Фронт все более и более оживлялся. Снарядов у нас было очень много, так что никакого отказа в открытии огня, как это было в 1915 году, не было. Открывали ураганный огонь по требованию любого пехотного прапорщика, которому казалось, что ночью происходит какое-то оживление, похожее на наступление немцев. И жизнь текла нормальным образом. Дежурства на батарее, дежурства на наблюдательном пункте, хождение на передовой наблюдательный пункт, обследование позиций противника. Вечером, когда стемнеет, - карточная игра. Вот так спокойно, по-рабочему, течет жизнь на фронте, и не надо думать, что фронт - это что-то такое особенно героическое и что там только и думают о том, чтобы совершить какой-нибудь подвиг.

Каждый день, когда это было возможно, мы проезжали наших лошадей. Ездили, конечно, недалеко, чтоб во всякую минуту можно было вернуться на батарею и занять свое место. И я напрыгивал своего Нарцисса, так назывался мой конь. Он был гнедой, с белой лысиной на лбу, очень хороший прыгун и очень резвый конь. Один раз я поднял слишком высоко барьер - он задел его передними ногами и перевернул в воздухе.

Оба очутились на земле: он на спине, а я - распластавшись, как лягушка.

В этот год памятный для меня день - 24 апреля, когда я совершенно неожиданно получил от Софочки письмо, что она согласна быть моей женой и хочет поскорей выйти замуж. Я был просто потрясен - никак этого не ожидал. И уже осенью 1916 года я приехал в Москву как жених.

Я вообще всегда с кадетских еще времен после окончания спектакля ходил около артистического подъезда в ожидании появления Софочки. Иногда мы шли пешком домой, иногда ехали на извозчике. Это было и в мои кадетские годы, когда я бывал в Москве, и в юнкерские, и теперь, уже в офицерские, когда я был ее официальным женихом. Время протекало чудно. Я поехал в Петербург, сообщил родителям о моем счастье, и они были все чрезвычайно довольны тем, что осуществилось совершенно неожиданное для меня счастье.

Февральская революция и разложение армии

У нас армия считалась вне политики. Поэтому газеты мы получали изредка, почта, главным образом, приносила письма солдатам и нам, офицерам, от наших близких. Некоторым солдатам письма приходилось читать - там следовали бесконечные поклоны от всяких Семенов, Марий, Афанасиев, и так далее, и так далее. Отношения у нас с солдатами были такие что лучше и желать нечего. Ни о какой политике мы не думали и все эти петербургские сплетни, вся эта распутинщина и вся эта гадость оставались совершенно в тени и армии ни в коем случае не касались.

Я говорю армии, то есть фронта, а не штабов, где во все это вникали. Я вам должен сказать, что, служа и в императорской, и в Добровольческой армии, я всегда был на батарее - был передовым наблюдателем во время Великой войны, квартирьером в походах, то есть выезжал вперед распределять помещения для батарей, и никогда никаким ни казначеем, ни адъютантом не был. И дальше батареи никуда не опускался. В Добровольческой армии я начал с солдатских должностей, как потом я вам расскажу, но также ни в каких тылах никогда не был, так что тыловой жизни совершенно не знаю.

Я уже говорил, что с солдатами мы жили очень дружно. Самое любимое занятие наше было игра в городки. Это - деревянные чурки, которые надо было выбивать палками, бросая их издали за огороженную, вернее, очерченную, черту города. Так она и называлась - городки. И в этой игре я преуспел и очень часто обыгрывал не только офицеров, но и солдат.

Жили, не интересуясь никакой политикой и ничего о ней не слыша. Вдруг в феврале месяце (1917 г. - В. Б.) разнеслась весть о революции в Петербурге. О том, что войска принимали участие в этом восстании, мы даже и помыслить себе не могли. Сначала к этому отнеслись несколько недоверчиво и думали, что найдутся генералы, которые в скором времени приведут в христианскую веру всех этих господ бунтующих.

В самом начале марта (кажется, 3-го или 4-го) дошло до батареи известие о том, что Государь Император отрекся от престола за себя и за сына и передал престол своему брату великому князю Михаилу Александровичу. И тут же был прочитан приказ о том, что и Михаил Александрович отрекся от престола, и мы ждем некоего Учредительного собрания, которое установит форму правления в России.

Для нас, фронтовиков и кадровых офицеров, это было то, что называется "как снег на голову". Никто никогда не думал, что Россия может сделаться какой-то республикой и что возможны такие вещи. Увы, это оказалось возможным благодаря тому, что Государя окружали не генерал-адъютанты, а генерал-предатели во главе с Алексеевым, начальником штаба Государя. Алексеев, правда, был болен и находился в Крыму, но имел там совещание с левонастроенными кадетскими деятелями или даже социалистами, которые уговаривали его принять участие в этом заговоре. То же самое относится и к великому князю Николаю Николаевичу, к которому ездила делегация на Кавказ с предложением вступить на престол и устранить так или иначе, не останавливаясь даже перед убийством, законного русского царя. По долгу присяги и Алексеев, и великий князь Николай Николаевич должны были предупредить об этих предложениях Государя Императора. Но ни тот, ни другой этого не сделали, и таким образом оба оказались участниками несчастья как династии, так и всей нашей России.

В конце февраля генерал Алексеев вернулся в Ставку Верховного Главнокомандующего. Так что он принял самое деятельное участие в отречении от престола Государя Императора. Сначала требовали "ответственного правительства", которое было бы ответственным не перед Государем, а перед Государственной Думой. Потом требования шли все дальше и дальше, и наконец генерал Алексеев послал всем главнокомандующим фронтов телеграмму, в которой предлагал просить Государя об отречении от престола. К сожалению, все командующие фронтами согласились на это и прислали свои телеграммы с просьбой Государю отречься от престола. Добила, конечно, Государя телеграмма великого князя Николая Николаевича, который "коленопреклоненно молил об отречении от престола".

Государь оказался одиноким совершенно, отрезанным от семьи. Если бы он был с семьей, то Государыня, наверное, повлияла бы на него в том отношении, чтобы он не отрекался от престола - что привело к гибели нашей Родины. Заговор главнокомандующих был глубоко задуман. Ранее не прочли приказа прощального Государя Императора. Не была доложена телеграмма Государя своему брату Михаилу Александровичу! которая была подписана "твой верный брат Николай" и адресована "Императору Михаилу". Это все входило в планы нашим генерал-предателей, во главе которых стоял, как я говорил, Великий князь Николай Николаевич и генерал-адъютант Алексеев. Генерал-адъютант Алексеев впоследствии основал Белую армию и этим реабилитировал отчасти честь России и, как говорят, до конца своей жизни не мог себе простить роли, которую он сыграл в отречении Государя. Но Бог ему судья. Во всяком случае, он - не герой моего романа. Так же, как и генерал Корнилов, который сразу после революции был назначен командующим войсками Петроградского округа и арестовал Императрицу и ее детей. И они оказались, совершенно невинные дети, под арестом разнузданной толпы распоясавшихся солдат-тыловиков, которым главный стимул революции был "не идти на фронт", не подвергать свою драгоценную жизнь опасности, а "служить революции".

Провел я несколько дней в Петербурге, вернулся в Москву, посетил собрание кадет (кадет политических, не наших корпусных кадет - партия КД), которая на своем этом заседании провозгласила, что она отказывается от монархии...

Из Москвы вернулся я в самом удручающем состоянии духа. Видел, что власть разваливается, и никакого порядка, даже минимального, ни в одной из столиц я не нашел - все как бы сошли с ума.

В батарею вернулся я, как в родной дом, - те же солдаты, те же офицеры, лошади, все знакомо, и порядок поддерживался старый. Наши, как я говорил, кавалерийские и артиллерийские части очень мало были затронуты революцией, и поддерживался тот же порядок, каким он был раньше, в дореволюционное время.

В августе 1917 года появились признаки разложения среди наших солдат. Приказания офицеров исполнялись неохотно, а иногда и вовсе не исполнялись. Я этому противился и делал все возможное (и добивался этого!), чтобы все мои приказания были исполнены точно.

В конце августа я уехал в отпуск, подав рапорт о разрешении жениться на Софочке. Получив это разрешение, я отправился сначала в Москву, потом - в Петербург. И в этот раз Москва и Петербург на меня произвели еще худшее впечатление, чем было на Пасху. Уже вид солдат ни в коем случае не напоминал воинов, а это - какие-то расхлябанные, не отдающие чести офицерам толпы народа, которые лузгали семечки и заплевывали мостовые и панели. Вообще было что-то ужасное. Интеллигенция держала себя более чем скромно, стараясь не попадаться на глаза разнузданным толпам.

Пробыв в Москве некоторое время, я поехал в Петербург, чтобы получить благословение на мою свадьбу отца и матери. Все это время промелькнуло для меня, как сон. 23 сентября я вернулся в Москву, и на 24-е была назначена наша свадьба. Тут случилось некоторое недоразумение. Священник согласился венчать нас, несмотря на то что мы были двоюродными братом о сестрой, но в последнюю минуту, уже когда все были в церкви, ворвалась его жена, "матушка", и сказала, что архиерей ни в коем случае не разрешит и свадьба не может состояться... Ну, произошло некоторое затруднение. Мы уехали из этой церкви и поехали искать более сговорчивого священника. Такового нашли в Бутырской тюрьме, который за тысячу рублей нас и обвенчал. Это было 24 сентября 1917 года.

Эти три недели отпуска, которые я получил по случаю вступления в брак, промелькнули для меня, как волшебный сон.

Вернувшись на батарею после трехнедельного отсутствия, я совершенно не узнал ее. Люди ходили какие-то сумрачные, неразговорчивые, недоверчивые. Офицеры были те же самые, и я, к своему удивлению, получил назначение командующего своей батареей, то есть 2-й батареей нашей же бригады. Жизнь потекла нормальным путем. Были все те же дежурства - только когда мы ходили на наблюдательный пункт на дежурства, то стреляли в нас не спереди, то есть не немцы, а наши же солдаты пехотные сзади! Это было довольно неприятно, но мы, артиллеристы, выделялись тем, что у нас были другого цвета брюки. Так что они били без промаха, а они знали, что мы им не позволим "брататься" с немцами и заключать какой-то дурацкий сепаратный мир.

Но как-то вечером, это было уже в октябре месяце, перед самой большевистской революцией, меня вызвал по телефону дежурный фейерверкер и сообщил, что все солдаты на коновязи устроили митинг и что даже дневальные, то есть те, которые должны были находиться неотлучно на батарее около орудий, тоже ушли на коновязь и батарея пустует. Я приказал по телефону фейерверкеру сию же минуту собрать всех, не исключая и ездовых, оставив только несколько человек следить за лошадьми, на позиции батареи. Я пошел один и сразу почувствовал что-то нехорошее. Послышались слова: "Убийца идет!". Это мне вспомнили то, что я командовал батареей для приведения к повиновению Остроленского пехотного полка. Тогда, действительно, огнем моей батареи было убито 80 человек и около ста человек было ранено. Но я хочу подчеркнуть, что если так же действовали бы на всем фронте, то это обошлось бы в человеческих жизнях много дешевле, чем то, что произошло после того как большевики одержали верх и уничтожили. потом много десятков миллионов русских людей.

Окружили меня солдаты, стали говорить, что так они не могут нести службу, что я ввел старый режим, что я - убийца, и так далее и так далее, и что они не желают больше мне подчиняться. К счастью, я достаточно сохранил хладнокровие и не вытащил револьвера, так как я был один среди разъяренной толпы солдат, они меня окружали, все теснее и теснее подходя ко мне. В конце концов несколько старых солдат и, фейерверкеров очистили проход и вывели меня из круга солдат, которые были готовы уже меня растерзать. Пришлось идти в свою офицерскую землянку, и оттуда я доложил командиру дивизиона о всем происшедшем и сказал, что в данный момент не считаю возможным оставаться в должности командующего батареей и прошу назначить кого-либо другого, более приемлемого для низших чинов. Меня сейчас же отправили в полевой лазарет и оттуда эвакуировали в Москву, куда я приехал уже после большевистсткого переворота.

Непонимание высшими руководителями Российской Империи, в том числе военными, характера войн вначале XX века, истинных потребностей армии в офицерском составе обернулись огромным некомплектом офицеров в русской армии уже в 1914 году. Если в 1909 году численность офицеров и генералов составляла 42 735 человек, то вначале 1914 года, накануне Первой мировой войны, она увеличилась всего лишь до 51 417человек. После начала войны численность офицерского состава была доведена до 98 тыс.человек, однако уже в первые месяцы боев армия понесла огромные потери, что сказалось на ее боеспособности. Боевые потери офицеров (безучета умерших от ран в лазаретах, от болезней) убитыми, ранеными,пропавшими без вести составили за 1914—1917 гг. 71 298 человек. Даже с учетом того, что около 20 тыс. офицеров после излечения вернулись в строй, одни безвозвратные потери превысили всю довоенную численность офицерского корпуса (Бескровный Л.Т. Армия и флот России в начале ХХ века. Очерки военно-экономического потенциала. М., 1986. С. 33).

Можно выделить несколько основных причин значительных потерь офицерского состава в ходе Первой мировой войны, связанных с организацией и качеством подготовки офицерских кадров в России в начале XX века.

Во-первых, одной из них являлось то, что в офицерской среде считалось недостойным проявление осторожности в бою . Об этом свидетельствуют слова военного министра генерала от инфантерии А.А. Поливанова: «Особенно ощущается нами большой недостаток офицеров, ибо русский солдат дерется упорно и полезет куда угодно, пока есть офицер, который его ведет. Нет офицера — и наши солдаты большей частью теряются. Значит, офицер всегда впереди, отчего и убыль среди них огромная. У немцев и австрийцев офицеры все позади и оттуда управляют; их солдаты, как более развитые , не нуждаются в личном примере офицера и, кроме того, знают, что этот офицер безпощадно расстреливает всякого, кто без приказания захочет уйти назад с поля сражения» (Поливанов А.А. Из дневников и воспоминаний по должности военного министра и его помощника. 1907—1916. М., 1924. Т. 1. С. 186).

Мнение Поливанова разделяет и сторик Н.Н. Яковлев, который писал:«Юные командиры… понаслышались, что в бой пристойно идти с сигарой во рту, тупой шашкой, подозрительно смахивающей на театральный реквизит, если есть — в белых перчатках и только впереди нижних чинов» (Яковлев Н.Н. 1 августа 1914. М., 2002. С. 124).

Данная идеология была не только не верна, но и опасна. Ее ошибочность заключалась в том, что подвигу в русской армии предписывалось самодовлеющее значение. Государство же тратило колоссальные средства на подготовку офицерских кадров не для того, чтобы лишь любоваться геройством своих воинов, а для реализации определенных целей — защиты Отечества и достижения победы над врагом.

Во-вторых, значительную часть (до 70 проц.) погиб ш их офицеров составляли младшие офицеры, что, на наш взгляд, объясняется недостатками их подготовки в военно-учебных заведениях военного времени.

Оценка строевого состава офицерского корпуса 6-й армии Румынского фронта в октябре 1917 года, произведенная генерал-майором В.В. Чернавиным, показала не только малый боевой опыт у большинства младших офицеров (см. табл. 1), но и их слабую военно-профессиональную подготовку (см. табл. 2) (Чернавин В.В. Гибель кадровых русских офицеров // Воен.-истор. журнал. 1999. № 5. С. 90—91).

Поэтому командиры взводов и рот, получившие в школах прапорщиков лишь начальные навыки управления воинскими подразделениями, пытались компенсировать недостаток опыта личным героизмом и гибли в первые же месяцы пребывания на фронте.

В-третьих, на гибели офицерского состава сказалась слабость российского генералитета, проявившаяся при проведении непродуманных и неподготовленных операций. Неспособность к управлению бо льшими вооруженными массами, непонимание техники управления, притупленность оперативного восприятия и косность оперативной мысли — все эти черты были характерны для многих генералов старой русской военной школы (Иссерсон Т. Канны мировой войны. М., 1926. С. 115).

По мнению известного историка и участника Первой мировой войны А.М. Зайончковского: «Русская армия выступила на войну с хорошими полками, с посредственными дивизиями и корпусами и с плохими арми ямии фронтами, понимая эту оценку в широком смысле подготовки,но не личных качеств» (Зайончковский А.М. Первая мировая война. СПб., 2000. С. 15).

Фронты и армии возглавили командиры «маньчжурського уровня» — генералы Я.Г. Жилинский, П.К. Ренненкампф и А.Е. Эверт, которые могли погубить любую армию, свести на нет любую победу, обратить в катастрофу самую незначительную неудачу. Так, например, грубые ошибки, допущенные командующим войсками Северо-Западного фронта генералом от кавалерии Я.Г. Жилинским, обернулись трагедией для 2-й русской армии генерала от кавалери А.В. Самсонова в Восточной Пруссии. Не организовав взаимодействия между 1-й и 2-йармиями, их оперативного и тылового обеспечения, потеряв управление войсками, Жилинский обрек их на наступление с 80-км разрывом между флангами. В результате два центральных корпуса 2-й армии были окружены превосходящими силами противника в районе Мазурских озер и, несмотря на героическое сопротивление русских солдат и офицеров, погибли.

Исключительно плохой подбор офицерского состава оперативной части Ставки (сюда автоматически попали «столоначальники» Главного управления Генерального штаба, никогда не видевшие боя и не знавшие строя) стал причиной того, что опы т войны совершенно не был обобщен и войска два года не получали наставлений. Только в июле 1916 года Ставкой было разослано в войска первое с начала войны наставление о действиях пехоты в бою . При этом оно рекомендовало атаку густыми массами и совершенно упускало из виду наличие у противника пулеметов.

Негативная оценка высшего командного состава армии хорошо просматривается в переписке военного министра генерала от кавалерии В.А. Сухомлинова с начальником штаба Верховного главнокомандующего генерал-лейтенантом Н.Н. Янушкевичем. В письме от 20 августа1914 года Сухомлинов писал:«Дорогой Николай Николаевич! Надо гнать из армии все то, что не годится; ведь действительно войска ведут себя геройски, а некоторые господа генералы — лучше, если бы они были на стороне наших противников » (Красный архив. М., 1921. Т. 1. С. 225).

28 августа 1914 года Янушкевич отвечал военному министру: «Персонал Северо-Западной армии здесь рисуется слабым — какой-то разбойно-гражданский колорит, а не осмысленные действия. Такое впечатление, что хорошо бы всех и все убрать и начать все сначала» (Красный архив. М., 1921. Т. 1. С. 239).

В-четвертых, отсутствие подготовленного офицерского резерва не позволило восполнить потери офицерского корпуса . В преддверии войны, 12 июля 1914 года, на месяц раньше срока были произведены в офицеры выпускники военных училищ в количестве 2831 человека. Во второй половине 1914 года было сделано еще три выпуска из военных училищ подпоручиками, хотя и раньше срока, но с правами кадровых офицеров: 24 августа — 350 человек в артиллерию, 1 октября —2500 человек в пехоту и 1 декабря — 455 человек в артиллерию и 99 — в инженерные войска. Таким образом, были выпущены все юнкера, поступившив военные училища в 1913 году.

Некоторые данные о численности выпущенных из военных училищ юнкеров (выборочно) (Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 735. Оп. 49. Д. 257. Л.94).

представлены в табл. 3.

Однако ускоренные выпуски не могли решить проблему не комплекта офицеров в условиях развертывания армии по штатам военного времени. Поэтому с началом войны произошла коренная перестройка военного образования в Российской Империи, оказавшая существенное влияние на качество по дготовки офицеров.

Во-первых, все военные академии были закрыты, а преподаватели в основном отправлены в действующую армию.

Это привело к тому, что подготовка штаб-офицерского и высшего офицерского состава была практически прекращена.

В результате к лету 1916 года выяснилось, что только 50 проц. наиболее ответственных штабных должностей в полевых штабах действующей армии были замещены офицерами Генерального штаба. В связи с этим начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал от инфантерии М.В. Алексеев в письме военному министру генералу от инфантерии Д.С. Шуваеву № 172 от 18 апреля 1916 года предложил открыть в Николаевской военной академии курсы для «теоретической п о дготовки офицеров, предназначенных для обер-офицерских должностей Генерального штаба в полевых условиях». 30 октября1916 года Николай II утвердил«Положение об ускоренной подготовке офицеров в Императорской Николаевской военной академии в течение настоящей войны». В учебно-административный отдел были привлечены офицеры Генерального штаба из действующей армии, имеющие боевой опыт и проходившие службу в различных должностях. 1 ноября 1916 года начались занятия на подготовительных курсах 1-й очереди, куда было командировано 240 офицеров. 15 января1917 года 237 офицеров, окончивших эти курсы, были направлены в действующую армию для замещения должностей тех офицеров, которые командировались в военную академию на подготовительные курсы 2-й очереди и в старший класс 1-й очереди. Цель открытия старшего класса состояла в том, чтобы: а) завершить подготовку офицеров из действующей армии, прошедших в мирное время младший класс военной академии; б) завершить подготовку офицеров, окончивших во время войны подготовительные курсы 2-й и 1-й очереди. На подготовительные курсы 2-й очереди прибывали офицеры, исполняющие вакантные должности офицеров Генерального штабав полевых штабах действующей армии, выдержавшие вступительные экзамены в военную академию в 1911—1913гг. (но не попавшие в нее по конкурсу) и предварительные письменные экзамены в военных округах в 1914 году. В каждой из этих категорий предпочтение отдавалось офицерам, имевшим орден Св. Георгия или Георгиевское оружие, а также ранение (Кавтарадзе А.Г. Военные специалисты на службе Республики Советов. 1917—1920. М., 1988. С. 27).

Во-вторых, военные училища были переведены на ускореный (3—4-месячный для пехоты и 6—8-месячный для кавалерии, артиллерии и инженерных войск) курс обучения (причем в 1915 году в Киеве были учреждены два новых военных училища — Николаевское артиллерийское и Алексеевское инженерное). Программы ускоренной подготовки офицеров в пехотных училищах с 4-месячным курсом обучения и в кавалерийских училищах с 8-месячным курсом представлены в приложениях.

В-третьих, были открыты новые краткосрочные военно-учебные заведения по подготовке офицеров военного времени — школы прапорщиков.

Первый выпуск офицеров военного времени состоялся 1 декабря 1914 года. К концу 1914 года уже насчитывалось 11 таких школ с 3—4-месячным сроком обучения. Их выпускники не пользовались правами кадровых офицеров, не могли производиться в штаб-офицерские чины и после войны под лежали увольнению в запас. Школы прапорщиков комплект о вались лицами с высшим и средним образованием, годными к военной службе, студентами и вообще любыми лицами, имевшими образование хотя бы в объеме уездного или высшего начального училища, а также отличившимися на фронте солдатами и унтер - офицерами (Иванов Е.Н. Студенты в окопах // Родина. 1993. № 8—9. С. 151).

Всего за время войны была открыта 41 школа прапорщиков (Волков С.В. Русский офицерский корпус. М., 1993. С. 145).

К концу 1917 года действовали: 1, 2, 3, 4-я Петергофские; 1-я и 2-я Ораниенбаумские; 1, 2, 3, 4, 5-я Московские; 1, 2, 3, 4, 5-я Киевские; 1-я и 2-я Казанские; 1, 2, 3-я Саратовские; 1, 2, 3-я Иркутские; 1-я и 2-я Одесские; Оренбургская; Чистопольская; 1, 2, 3, 4-я Тифлисские; Горийская; Душетская;Телавская; Ташкентская; Екатеринодарская казачья и Петроградская инженерная школы.

Кроме того, существовали школы прапорщиков ополчения, школы прапорщиков при фронтах и отдельных армиях, при запасных пехотных и артиллерийских бригадах. В мае 1916 года были открыты школы прапорщиков (для подготовки одного выпуска) при 10 кадетских корпусах.

Школы прапорщиков, создававшиеся в каникулярное время в кадетских корпусах, не требовали больших затрат. Это было связано с тем, что, во-первых, для проведения занятий привлекались преподаватели кадетских корпусов, а во-вторых, эти школы имели небольшой штат для подготовки офицеров в военное время, включавший начальника школы —полковника, двух ротных командиров в звании по дполковника и пять курсовых офицеров в звании капитана, штабс-капитана. Общее число обучаемых по штату в таких школах составляло 255 человек. Обучаемые,как правило, набирались из унтер-офицеров, ефрейторов, рядовых действующей армии, а также из ополченцев.

Занятия в школах прапорщиков проводились по ученикам «Тактика» Свидзинского, «Тактика артиллерии» Лютера, «Военная администрация» Янушкевича, «Законоведение» Добровольского, «Военная гигиена» Кондратьева, «Фортификация» Яковлева (РГВИА. Ф. 165. Оп. 1. Д. 3564. Л. 12) , позволявшим обучаемым получить хорошие теоретические знания в военно-профессиональной области.

Программа учебных занятий в школах подготовки прапорщиков пехоты включала 90 дней, при этом из продолжительности курса исключались 7 дней перерывов между курсами, 13 воскресений, 6 банных дней, в течение которых также проводился медицинский осмотр. Итого оставалось 64 учебных дня. Исходя из 8-часового учебного дня, общее число учебных занятий составляло 512 ч. Из них: классные занятия — 140 ч (стрелковое дело — 30, служба связи — 8, артиллерия — 8,тактика — 25, уставы: дисциплинарный, внутренней службы, гарнизонной службы — 12, законоведение — 5, топография — 10, окопное дело — 20, пулеметное дело — 10, гигиена — 2, в распоряжении ротного командира — 10); строевые и полевые занятия — 372 ч (строевое обучение — 98,стрельба из револьвера — 8, шашечные приемы, рубка и удар штыком — 8, стрельба из ружей — 10, полевая служба —170, съемка — 30, служба связи — 8, окопное дело — 30, инструкторская часть — 10) (РГВИА. Ф. 725. Оп. 49. Д. 277. Л. 23).

К маю 1917 года было подготовлено 172 358 прапорщиков, в том числе окончивших ускоренные курсы при военных училищах и в Пажеском корпусе — 63 785; проведенных по экзамену при инженерных училищах по программе ускоренного курса —96; окончивших школы прапорщиков, комплектовавшиеся воспитанниками высших учебных заведений, — 7429; окончивших обычные школы прапорщиков — 81 426; произведенных за боевые отличия — 11 494; военнослужащих с высшим и средним образованием, произведенных на фронте и в тылу по представлению строевого командира, — 8128 (Волков С.В. Указ. соч. С. 145—146).

В целом подготовка в военно-учебных заведениях с ускоренным курсом обучения соответствовала требованиям, предъявляемым к офицерам, однако основной ее слабой стороной являлся недостаточный учет боевого опыта, накопленного в ходе войны. Например, выпускник Елисаветградского кавалерийского училища 1916 года С. Вакар писал: «К сожалению, прекрасное довоенное кавалерийское училище никак не реагировало на текущую войну и продолжало обучать юнкеров как бы по мирному времени, без связи с фронтом, как будто никакой войны вовсе и не было. За все время моего пребывания в училище нас только один раз водили на стрельбище, где каждый из нас выпустил по одной пятипатронной обойме, и это было все наше стрелковое обучение. Один раз нам рассказали про пулеметную стрельбу (без практического выполнения упражнения стрельб). За все время училище не пригласило ни одного боевого офицера с фронта, хотя бы из числа раненых, для доклада нам о событиях на войне и ознакомления с ходом войны. Поэтому я и мои однокашники получили здесь блестящий кавалерийский лоск, отличную посадку на коне, строевое обучение, физическое развитие гимнастикой, фехтованием, приемами с шашкой и пикой и право на офицерский подвиг, но знаний для совершения подвига нам не дали. Этих знаний не имело и само училищное начальство» (Вакар С.В. Наша генерация, рожденная в конце прошлого столетия // Воен.-истор. журнал. 2000. № 2. С. 50—51).

Такое положение дел вынуждало некоторых командиров принимать меры по доучиванию прапорщиков, прибывающих с пополнением в войска. Так, генерал-лейтенант Н.Н. Головин, исполняющий в 1915—1916 гг. обязанности начальника штаба 7-й армии Юго-Западного фронта, писал: «Ввиду того, что с тыла присылались прапорщики, очень мало подготовленные, мною была принята следующая мера. Все прибывавшие из тыла прапорщики должны были проходить 6-недельный курс особой тактической школы, учрежденной мною в ближайшем тылу» (Головин Н.Н. Военные усилия России в мировой войне. М., 2001. С. 371).

Тем не менее большинство окончивших ускоренные курсы в военно-учебных заведениях гордилось своими офицерскими званиями. Например, писатель М.Н. Герасимов вспоминал, что накануне выпуска из 3-й Московской школы прапорщиков (ноябрь 1916 г.) им уже были выданы офицерские гимнастерки со свежими, для многих такими желанными погонами с одной звездочкой, которая могла стать путеводной звездой — звездой счастья. «Подумать только, большинство из нас — народные учителя, мелкие служащие, небогатые торговцы, зажиточные крестьяне — наравне с избранным меньшинством — дворянами, профессорами и адвокатами (а таких немало у нас в школе) и изнеженными сыновьями банковских тузов, крупных фабрикантов и подобных им — получали статус «ваше благородие». Есть над чем подумать» (Герасимов М.Н. Пробуждение. М., 1965. С. 54).

Необходимо заметить, что первые выпуски прапорщиков военного времени дали армии уже к весне 1915 года много превосходных боевых офицеров, поверхностно подготовленных, но храбро дравшихся. Это был цвет русской молодежи, увлеченной патриотическим порывом начала войны.

Однако с осени 1915 года качественный уровень офицерского состава стал резко снижаться.

Разросшиеся вооруженные силы требовали все большего количества офицеров. Непрерывное формирование новых частей и значительные потери открывали десятки новых вакансий. Пришлось жертвовать качеством. В прапорщики стали подаваться все те, кто пошел в офицеры лишь потому, что иначе все равно предстояло идти в солдаты (Керсновский А.А. История русской армии. М., 1994. С. 249).

Важным источником для характеристики социального состава офицеров военного времени является доклад генерала А.А. Адлерберга,состоявшего в распоряжении Верховного главнокомандующего, о результатах осмотра запасных батальонов в конце 1915 года. В докладе отмечалось, что большинство прапорщиков состоит из крайне нежелательных для офицерской среды элементов (среди них были чернорабочие, слесари, каменщики, полотеры, буфетчики и т.д.). Вследствие того что «нижние чины часто, не спросив даже разрешения, отправлялись держать экзамен», имели место факты, когда совершенно негодные нижние чины попадали в прапорщики. В соответствии с резолюцией на этом докладе Николая II: «На это надо обратить серьезное внимание», — военный министр предписал начальнику Главного управления военно-учебными заведениями при приемах в военные училища молодых людей со стороны (т.е. не из кадетских корпусов) обращать внимание на соответствие кандидатов офицерскому званию, нижних же чинов принимать в военные училища при непременном условии представления их к тому начальством (РГВИА. Ф. 725. Оп. 26. Д. 90. Л. 62).

Большие потери среди офицеров и их восполнение за счет ускоренных выпусков военных училищ и школ прапорщиков привело к тому, что командный состав армии стал делиться на две неравные части — кадровых офицеров и офицеров военного времени.

К осени 1917 года в пехотных полках офицеры, прошедшие полный курс военного обучения, составляли 4 проц. Всего офицерского состава, а 96 проц. были офицерами военного времени. По соц и альному происхождению 80 проц. Из них были выходцами из крестьян, и только 4—5 проц. — из дворян (Кавтарадзе А.Г. Указ. соч. С. 27).

Между начальниками и подчиненными стало чувствоваться отчуждение, не наблюдавшееся прежде. Для солдата 1914 года офицеры были старшими членами великой военной семьи, воспитавшего их полка. Отношения между офицерами и солдатами русской армии были проникнуты такой простотой и сердечностью, подобных которым не было ни в одной иностранной армии, да и ни в каких иных слоях русского народа. Солдаты 1916—1917 гг., слабо подготовленные и не понимающие смысла ведущейся войны, видели в офи церах только господ, приносящих в казармы запасных полков, а оттуда в окопы всю остроту разросшихся в стране социальных противоречий и классовой розни. Стоя в строю литерных рот, а затем и действующих частей, эти люди чувствовали себя не гвардейцами, стрелками, не солдатами старых полков, чьи имена помнила Европа, а землепашцами, ремесленниками, фабричными, для которых военная служба была только несчастным событием в жизни. Остатки кадрового офицерства сохранили доверие солдат. Хуже было с офицерскими кадрами военного времени. Большая часть прапорщиков, случайн о надевших офицерские погоны,не сумела надлежащим образом себя поставить. Одни напускали на себя не принятое в русской армии высокомерие и этим отталкивали солдат, другие безвозвратно губили себя панибратством, попытками популярничать. Солдат не чувствовал в них настоящих офицеров (Керсновский А.А.Указ. соч. С. 253).

Слабая морально-психологическая п о дготовка будущих офицеров в военно-учебных заведениях военного времени (особенно в школах прапорщиков ополчения, школах прапорщиков при фронтах и отдельных армиях, при запасных пехотных и артиллерийских бригадах) приводила к тому, что по инициативе отдельных прапорщиков происходили сдачи в плен целых подразделений . Об этом прямо писал в своем письме военному министру В.А. Сухомлинову начальник штаба Верховного главнокомандующего Н.Н. Янушкевич: «Там, где перебиты офицеры, начались массовые сдачи в плен, иногда по инициативе прапорщиков, обращающихся к солдатам: "Чего нам дохнуть холодными и голодными, без сапог, артиллерия молчит, а нас бьют, как куропаток. У немцев лучше. Идем"» (Красный архив. М., 1922. Т. 2. С. 143—144).

Таким образом, организация ускоренной подготовки офицерских кадров русской армии в период Первой мировой войны не смогла в полной мере обеспечить обучение и воспитание младших офицеров, способных самостоятельно и грамотно действовать на поле боя, умело руководить действиями подчиненных, служить для них примером в исполнении воинского долга, что оказало влияние на ход войны.

Кроме того, массовый выпуск офицеров, не получивших полного военного образования, не впитавших лучших традиций русской армии, представляющих различные сословия (в том числе не имевшие ранее доступа к получению офицерского звания), способствовал расколу офицерского корпуса после Февральской и Октябрьской революций 1917 года. Тем не менее опы т ускоренной по дготовки офицеров, полученный в условиях Первой мировой войны, должен быть внимательно изучен в наши дни и учтен в программах военно-учебных заведений на военное время.

Полковник В.М. КОРОВИН,

кандидат исторических наук, доцент;

полковник В.А. СВИРИДОВ,

кандидат педагогических наук, доцент

(г. Воронеж)

Алексеев Михаил Васильевич (1857-1918)

С 1914 года в I Мировой войне – возглавлял штаб Юго-западного фронта. Весной 1915 года руководит отступлением русских войск через Литву и Польшу, названным в истории войны Великим отступлением.

Был пожалован орденом Святого Георгия 4-й степени. С августа 1915 года – начштаба Верховного Главнокомандующего.

Брусилов Алексей Алексеевич (1853-1926)

В качестве командующего 8-й Армией участвовал в Галицийской битве. В так называемых Рогатинских боях разбил 2-ю армию Австро-Венгрии захватив 20 тысяч пленных и 70 орудий. 20 августа завоевал Галич. Затем 8-я армия принимает участие в сражениях у Равы-Русской и под городокском.

Летом 1916 года был инициатором так называемого Луцкого прорыва, названном впоследствии его именем. Суть стратегии заключалась в одновременном наступлении всех армий по всей линии фронта. В 1916 Брусилов возглавил Юго-Западный фронт, что позволило ему действовать относительно свободно.

Деникин Антон Иванович(1872-1947)

В годы первой мировой войны командовал 4-й стрелковой бригадой, прозванной в войсках «железной», В 1914 году предпринял контратаку против австрийских войск в Галиции, захватил венгерский город Мезо-Лаборч.

В 1915 году его бригада была расширена до дивизии и вошла в состав Калединской 8-й Армии. Деникин принял самое непосредственное участие в Брусиловском прорыве. Его «Железная дивизия» захватила Луцк, взяла в плен 20000 человек из армии противника.

С 1916 года – генерал-лейтенант Генерального штаба. В 1917 году командовал западным и юго-западным фронтами.

За доблесть в Городком сражении Антон Иванович был награжден Георгиевским оружием. За неожиданную контратаку против австрийцев в Галиции получил орден святого Георгия 4-й степени. После захвата Луцка получил чин генерал-лейтенанта.

Каледин Алексей Максимович (1861-1918)

Активный участник Брусиловского прорыва. В составе 8-й армии Юго-Западного фронта конники Каледина всегда были действующей боевой силой. В победные донесения с фронта во время боев в Галиции 1914 г. регулярно включалось имя командира 12-й кавалерийской дивизии Каледина. После того как весной 1916 г. Брусилов возглавил Юго-Западный фронт, он рекомендовал Каледина вместо себя на посту командующего 8-й армией, которая потом оказалась в эпицентре Луцкого прорыва, и всегда оказывалась на самых сложных участках фронта

Французские полководцы

Фош Фердинанд (1851-1929)

Встретил в Нанси в качестве командира 20-го корпуса. Вскоре был назначен командующим 9-й французской Армии, которая устояла против 2-х германских армий в битве на реке Марна и, несмотря на численные потери, удержала Нанси во второй раз.

В 15-16 гг. командовал группой армий «Север». Участвовал в наступлении на Артуа, в сражении на Сомме, закончившихся победой германцев. После чего генерал Фош был освобожден от занимаемого поста.

Жоффр Жозеф Жак (1852-1931)

Главнокомандующий Северными и северо-восточными армиями Франции. Боевые действия велись на территориях Франции и Бельгии. Германия стремилась захватить Париж. Пять германских армий рвались к бреши, образовавшейся между Амьеном и Верденом. Генерал Жоффр три армейских корпуса оставил на оборону столицы. В конце 1914 года наступательные операции французов носили разрозненный характер.

Генерал Жоффр руководил французскими армиями 2 года – с конца 1914 до конца 1916 гг. После верденской мясорубки, в которой Франция потеряла 315 тысяч, он был отстранен от должности Главнокомандующего.

Полководцы Германии

Людендорф Эрих (1865-1937)

С 1914 года осуществлял руководство действиями немецких войск на Восточном фронте, а с 1916 года руководил всеми Германскими войсками.

Гинденбург Пауль (1847-1934)

Осенью 1914 генерала пехоты Пауля Гинденбурга назначили командующим 8-й Германской армией, дислоцированной в Восточной Пруссии. А в октябре того же года – главнокомандующим Германии на Восточном фронте.

В 1916 году он прославился в немецких войсках срывом наступления русских войск у реки Нарочи. Он контратаковал русских и тем самым остановил их продвижение.

Английские полководцы

Френч Джон Дентон Пинкстон (1852-1925)

Был назначен главнокомандующим экспедиционными силами Британии во Франции. Не будучи подчиненным французскому командованию, он принимал решения авторитарно, не согласовывая свои действия с французским командованием. Разлад в действиях армий только вредил проведению военных операций, что было только на руку противнику. 20 августа 1914 года в зоне Мобеж-Ле-Като экспедиционные силы должны были выступать вместе с французами на Суаньи. 24 августа фельдмаршал Френч начал отвод своих войск.